terra incognita.
кто ты?Во время месячных она не могла даже выносить вид томатного сока. Всё время лежала на кровати, уткнувшись взглядом в стену и водила кончиками пальцев по шероховатой поверхности обоев. Солнечный свет не доставал и до края кровати, чему она, я так думаю, была бесконечно благодарна. Яркий дневной свет часто её раздражал: на улицу она ходила всегда в очках или головном уборе, а дома плотно закрывала шторы. Только тут не было штор.
Тени струились по смятым простыням, укрывая одинокую спину прохладой. Вся эта картина настолько источала безжизненность, что можно было бы подумать, будто никого живого тут в помине нет и не было, а она сама - всего лишь большой скомканный калачик белья с её тонкими белыми пальчиками и рассыпанными по подушке светлыми волосами. Только мерно вздымающаяся грудь, да скользящая по стене рука выдавали жизнь.
В такие моменты можно было осторожно прилечь сзади, тихо обнять за талию или погладить волосы. Она была очень мягкой и отзывчивой. Любила ласки и непременно отвечала, протянув назад руку и вслепую осторожно нащупывая лицо, уши, шею. Я целовал её пальцы, а она, повернувшись, волосы на затылке, лоб, глаза, губы...
Я гадал как же выглядит её душа? Что составляет её внутренний мир? Какие струны задевает кровь на чувствительном инструменте тела?
Когда я думал об этом, мне почему-то всегда представлялась серая узкая улочка с уходящими вниз по мощённому камню дорожками, тяжёлые, но небольшие дома, нависающие громоздкостью своих крыш над единственным их обитателем. А вдали свет, солнце, церковь, колокола... Но только не тут, нет. Здесь вечер освещают фонари, а день - холодный свет мониторов. Здесь плещется, становясь то скорой и громкой, то тихой и плавной, песнь церковных колоколов, растворяющаяся в тусклом свете туч и звуках шагающего по улицам дождя. Здесь ветер, путаясь в сухих листьях деревьев, прохладой обдаёт бледные пальцы...
есть такие скелеты в шкафу, о которых действительно лучше не знатьВ остальные дни она хорошо относилась и к томатам, и к живым беседам, смеху, часто капризничала, иногда жестоко шутила или издевалась. Она мне никогда не верила, и если я задерживался на работе, дома меня ждали нахмуренные брови, холодный тон и раздражительность. Почему-то меня всегда тянуло опоздать ещё на чуть-чуть.
А бывало проснусь посреди ночи по понятным причинам, а её нет рядом, и место уже совсем остыло, будто и не лежал здесь никто. По началу я паниковал, выбегал на улицу, оглядываясь по сторонам, не зная куда идти, что делать, или садился в кровати, уперев локти в колени и нахмурив брови, злился, думал, что она изменяет. Потом я нашёл куда уходит: выбирается на старый деревянный причал у реки, смотрит на лунную дорожку в отражении, покачивая ногой над водой, и курит. Потом она объяснила мне, будто боялась, что я расстроюсь из-за курения и удивилась, когда я рассмеялся.
Иногда она так пристально вглядывалась в море, что мне казалось, будто мысли её далеко не тут, и скоро она сама последует за ними. Я боялся, что её унесет в море. Я делился с ней своими переживаниями, а она только смеялась. Это успокаивало ровно до следующей такой ночи.
не смотря на то, насколько взрослыми считаем мы себя, в душе всегда живёт ребёнокВесной во время приливов по берегу часто проскальзывали блестящие пятнышки: крабы выбирались на сушу, чтобы оставить потомство. Так что по выходным мы доставали сочки и с глупыми улыбками на лицах отправлялись их ловить, устраивали соревнования "кто поймает больше всего" или "кому достанется королевский краб", а вечером варили их и ели, смотря юмористические программы по телевизору. Телевизор мы вообще редко смотрели вместе, поэтому атмосфера царила праздничная. Это было по началу. В конце-концов всё превращалось в рутину, но только до следующей весны.
в тёмной комнате достаточно одной свечи, чтобы свет проник повсюдуРядом с нашим домом был полузаброшенный садик, куда мы часто бегали, будучи подростками, чтобы помотать нервы взрослым. Там мы впервые познакомились, там же решили жить вместе. Весьма судьбоносное место. В нём росли несколько одичавших яблонь, вишня и единственный куст лазурных диких роз. Ограда вся поросла плющом и сорняками, так же как и прутья старых ржавых качелей. Летом нас наполняли просто потрясающие ощущения, когда мы вставали на эти качели, чувствуя шаткость положения и смотрели на безграничное звёздное небо. Тёплый ветерок приятно ласкал кожу, а ладони садили от ржавчины. Ощущения плескались в реке жизни, как выходящие из берегов воды Нила.
А сейчас в картонной коробке, набитой старыми тряпочками и окружённой четырьмя камнями от ветра, там живёт маленький котёнок. Не знаю, где она его взяла, но в какой-то момент просто занесла домой промокшее, дрожащее смешное существо с покорно повисшими вдоль животика лапами и поджатым хвостом, и попросила оставить его у нас. Не смотря на то, что и я проникся к нему симпатией, и мне было его жалко, пришлось отказаться:
- Аллергия. - Сказал я, пожимая плечами, мол "ничего не поделаешь". - Можем оставить только на одну ночь, пока дождь не закончится. А потом придётся его обратно на улицу...
С тех пор малыш так и живёт у нас по соседству. По выходным часто можно услышать спешное "я схожу навестить Мистера Шата...", а потом тихо закрывающаяся дверь и дробь скорых шагов по лестнице с короткими паузами на прыжки.
Сколько весит грамм боли?Была гроза, и мы молчали. Мы всегда молчим, когда природа бушует. Я знаю, что она боится и не хочет этого показывать. Она знает, что я не люблю грозы, потому что во время шторма погиб мой отец. Она сидит в кресле, закутавшись в плед, прижав колени к груди, и с еле заметным ужасом смотрит в окно, где чёрными костлявыми пальцами-ветками качают деревья, слушает бешеную дробь беспощадных ледяных капель дождя, вой тоскующего ветра и раскатывающийся эхом, казалось бы, по всему миру гром. Если пристально за ней наблюдать, то можно заметить, как во время очередной вспышки она болезненно зажмуривает глаза и втягивает голову в плечи. Обычно она сидела так пол ночи, а потом уставшая, осторожно ложилась рядом со мной, всеми силами вцепившись в майку.